ледяная вода стекает по коже, дрожащие пальцы судорожно сжимают край раковины, почти белеют. акали едва различает свое отражение — перед глазами все расплывается, от разъедающей все тело боли она не способна воспринимать информацию ни в каком виде, для нее это слишком. рука сама тянется к баночке, стоящей рядом с ней, сама снимает крышку, сама высыпает несколько таблеток и запускает их в рот. акали делает это автоматически, не думая и не анализируя, запивает таблетки водой из-под крана и опускается на кафельный пол.

омерзительно. и паршиво. очень паршиво.

это всегда начинается безобидно — доктор выписывает тебе сильные обезболивающие таблетки, сдержанно оповещая, что это опиаты и нужно быть поосторожнее [не выписать он не может, потому что айдол в плохом состоянии и требует что-нибудь, что позволит нормально прожить день], постепенно ты повышаешь дозу, потому что так чувствуешь себя лучше, потому что так можешь работать без проблем, потому что так начинаешь любить жизнь.

а потом ты просыпаешься в собственном аду, где нет ничего, кроме боли.

таблетки спасают, проблема лишь в том, что больше тело без них не может никак.

акали не понимала, к чему пришла? понимала, еще как. и пыталась бороться — как только могла. но это было выше ее — терпеть всю боль, существующую в этом мире, н е в о з м о ж н о. всего лишь пары ломок было достаточно, чтобы она отказалась проходить через это когда-либо еще.

за дверью ванной слышится скрип входной двери. в репетиционную комнату кто-то зашел — это акали может понять, даже на свое состояние.

когда боль постепенно начинает стихать — медленно, слишком медленно, это почти невыносимо, но лучше, чем ничего, — она даже начинает догадываться, что это, скорее всего, серафина.

серафина почти всегда приходит раньше всех. это даже изуродованный болью мозг акали помнит.

серафина — хорошая девочка. у серафины есть комплексы и проблемы с психическим здоровьем, но она борется — и довольно успешно. у серафины большое будущее, даже если она уйдет из шоу-бизнеса и решит заняться чем-то другим. у серафины все получится — серафина же самая лучшая, очаровательная и позитивная розововолосая девочка, которую готов поддержать кто угодно и когда угодно.

акали вовсе не такая. и не то чтобы она ей завидовала. не то чтобы думала, что лучше бы она была на месте серафины. они просто разные, это данность. и судьбы у них разные.

вдох — она пытается прийти в себя и встать. серафина наверняка поняла по обуви у входа, что она здесь, долгие отсиживания вызовут подозрения.

выдох — она поднимается, опираясь на тумбу, стоящую рядом с раковиной, старается удержаться на ногах, прячет пузырек с таблетками в кармане, бросает взгляд на свое отражение — выглядит так себе, но всегда можно солгать, что не выспалась, потому что занята еще и проектом true damage, что, в принципе, правда, вот только то, что ее роль в нем крайне незначительна, — это не то, о чем стоит упоминать.

акали выходит из ванной, подозрение подтверждается — это действительно пришла серафина.

выдавливает из себя усмешку, пытаясь выглядеть непридужденно, медленно подходит к ней.

— сера, — зовет она, отчаянно стараясь говорить так, чтобы ее голос не звучал совершенно убито. вроде бы пока что получается. — ты вроде бы хотела показать текст своей новой песни.

акали падает на кожаный диван, облокачивается на спинку, скрещивает руки на груди и прикрывает глаза. боль постепенно отходит, отдается лишь эхом в висках, но акали все еще чувствует себя паршиво.

— ари говорила, что если она подойдет, то мы можем записать по ней трек и включить в мини-альбом.

ари, кажется, много чего говорила еще, но акали тогда — как и всегда — не особо ее слушала, предпочитая запоминать лишь то, что действительно полезно.

— пока не пришли остальные, можешь напеть мне ее.

акали не просит показать написанный текст, потому что акали, мать его, не в состоянии воспринимать текст. совершенно.

она приоткрывает глаза всего на секунду — и тут же закрывает вновь, морщится от резкой боли, стреляющей прямо по сетчатке. нет, к черту, никакого визуального ознакомления, только аудиальное.

— и если есть идеи по мелодии, то предлагай. может, зайдет.

Заун был насквозь прогнившим местом: люди здесь выживали, а не жили. При Вандере, кажется, было чуть иначе, однако Джинкс, сколько бы не силилась вспомнить свое славное-светлое прошлое, каждый раз сталкивалась с его призраками, что не покидали ее сознания, постоянно были рядом и чуть что - бередили едва стянувшиеся душевные травмы, вынуждая ее сходить с ума в своем бессилии. Звучит неприятно и пугающе, зато рядом всегда были слушающие и молчаливые собеседники, вынужденно соглашающиеся с любыми умозаключениями девушки. Мерцание же добавляла определенной пикантности состоянию Джинкс, что после сомнительных попыток со стороны Синджеда свинтила при первой возможности, опасаясь попадаться на глаза своему приемному отцу.

Кажется, пропустила она не так много - бедняки все так же шатались по грязным проулкам, попрошайки просили милостыню и при случае пытались заглянуть под капюшон, в глаза, пытаясь состроить наиболее жалостливую мину. Девушка же напротив, болезненно куталась в украденный, пошарпанный плащ, старательно избегая любого внимания - секундного бесстрастного отражения в зеркале хватило с лихвой, чтобы осознать, что теперь она выглядит весьма... экзотически.

Бездумно шатаясь по улицам Зауна пару дней, в перерывах отсыпаясь в местах, что хоть отдаленно казались безопасными - право слово, возвращаться в последнюю каплю не было ни малейшего желания - Джинкс подмечает нечто удивительное: казалось бы привычная картина из тех, что трудом добыли деньги попрошайством и потратили их у химбаронов нарушалась агрессивными нападками, склоками и смертельными избиениями. Она, конечно, не осуждала - в конце-концов, когда сам стремишься к хаосу и уничтожению, никак не оправдывая свои действия - максимум, говоря Силко о том, что пыталась достать "забавные, блестящие камушки" - удивляться стихийно растущим убийствам не стоило. Однако, происходящее определенно заинтересовало Джинкс, что достаточно быстро смогла узнать, что корни нового препарата уходят далеко за пределы Зауна, а варильня не-химбаронов находится в пределах яркого, процветающего Пилтовера.

"Прекрасно. Заодно можно наведаться в лабораторию того простофили, за хэкстеком". - идти напрямую, через мост прогресса затея глупая, но искать обходные пути девушка не спешит. Стягивает длинные косы в растрепанный пучок, что то и дело норовит распуститься, находит очередные безразмерные шмотки, висящие на одном из потрепанных балконов в родном голове и плотно закутавшись умудряется проскользнуть в Пилтовер незамеченной. Видимо, после недавней стычки миротворцы не успели восстановиться должным образом или же списали Джинкс в раздел "усопших" - что ж, о последнем наверняка не распространялись, даже если кто из пилтошек и остался в живых.

- И куда же ведут пути? - задумчиво интересуется девушка, торопливо направляясь в первый попавшийся проулок - если она верно помнила, таким образом можно было достаточно быстро добраться до лаборатории Талиса. Голоса в голове поторапливают, дразнят, язвят - "с чего взяла, что проблемы в верхнем городе, а не нижнем? Может быть кто-то успешно подтирает следы, боясь гнева Силко?" - однако кровавая бойня, схожая с той, что Джинкс видела сегодняшним ранним утром вынуждает ее замедлится, прилипнуть к стенке, исподлобья глядя на то, как хрупкая девица ловко мутузила парня в два раза больше, чем она.

Влажный хруст - маленький кулачок одним точным ударом ломает носовую перегородку, вынуждая заунку чуть склонить голову, анализируя ситуацию. Нет, обычное варево химбаронов сверхсилу принимающим совершенно точно не давало. Быть может мерцание Синджеда - Джинкс все еще не могла адекватно осознать, что сотворил с ней безумный ученый, особенно после того, как в попытке улизнуть от банды Ренни стартанула с такой скоростью, что ветер в ушах засвистел. "Совсем кукуха уехала" - невозмутимо резюмировал Майло в ее подсознании. - "Глупая Паудер". Но тогда почему она в порядке? Не пытается прибить первого встречного, не крушит в ярости окружение? Не стоило же списывать все на изначальные проблемы с менталкой, так?

Треск - она видит, как вылетает коленная чашечка парня, отчего тот вынужден грохнуться на одно колено и взвыть от боли. Девица, кажется, отвлекается от занятного дела - озирается, словно пытается найти новую жертву; Джинкс, пытаясь дать себе чуть больше времени, чтобы обдумать происходящее спешно отступает в темноту, ныряя в узкий переулок и украдкой выглядывает наружу, наблюдая за тем, как девчонка вцепляется в шею своей жертвы. Что ж, кажется ему осталось недолго.

У Серсеи Ланнистер было пророчество — выйти замуж за короля, не принца, родить трёх детей, пока муж становится отцом шестнадцати... Санса, знай она о нём, позавидовала бы искренне. В ненадёжной девичьей памяти воспоминание о том, как легка жизнь была раньше, когда путь вперёд виделся простым и предначёртанным, застряло крепко. Всё, чего она хотела, — стать хорошей женой принцу Джоффри и славной королевой Семи королевств, всё, что умела, — мило улыбаться, сладко пахнуть, красиво выглядеть, нежно говорить. Немного же пользы от её навыков сейчас, когда она не хочет показываться ни дневному, ни придворному свету, а её глупые желания выслушивают лишь деревья в маленькой богороще замка. Здесь нет ни сердце-дерева, ни чардрев, и Санса сама не знает, что именно теперь делает это место богорощей. Здесь есть тишина, и этого ей достаточно.

Иногда ей кажется, что даже земля под её ногами устала от чириканья одинокой винтерфелльской пташки. Не хочется ей сейчас вспоминать уроки истории, погружаться в оставшиеся на рассыпающихся страницах прошлое, но в настоящем она нигде не видит других воспитанниц-пленниц, способных по-настоящему понять, через что Санса проходит, дать совет. Находили ли Таргариены время для издевательств над дочерьми предателей? Она вспоминает Эйериса Таргариена и содрогается. Если он и держал в плену благородных девушек, над её страданиями они бы лишь посмеялись — странно и неприятно, перебарывая при жизни обожжённые губы и связки. Наверное, ей нужно радоваться, что Джоффри пока такого не делает.

Проплаканные дни и залитые свинцом ночи стежок за стежком вышивали её новую реальность, небрежно перекрывая старую. За серыми нитями уже почти и не видно золота, зелени, цветущей розы, а яркая и солнечная Королевская гавань теперь кажется Сансе холоднее Севера. Из глаз королевы и короля, придворных лордов и леди пропало всё тепло, а в глазах горожан его не было вовсе, в особенности тех, кто однажды стащил её с лошади. Учителя любили говорить, что доспехами девушки служит учтивость, оттого девушка нередко изводила себя, раздумывая, как вежливость спасла бы её отца от меча Илина Пейна, как мягкость уговорила бы Джоффри над ней не издеваться. Был ли Пёс галантен, говорил ли кротко, когда выпускал кишки её обидчикам? Она была так напугана, что не заметила.

Санса учится сглатывать слёзы, подавлять вздохи, прятать обиду в невинности голубых глаз, а синяки — за длинными рукавами красивого платья, сшитого личной портнихой королевы, старается говорить то, что нужно и правильно, отказываясь думать, что всем все равно, как именно дочь изменника себя ведёт. Пусть вера в привитое ей воспитание и уменьшается с каждым днём, она все равно не может представить, что сподвигло бы её вести себя как Арья. Каким бы грубым и несносным не был Джоффри, как больно не давил бы на оставленные утратой раны, она не хочет доставить ему удовольствия своей печалью, прекрасно помня, чем это обернулось в последний раз. Она благодарна Псу, Тириону, другим людям, которые проявляют к ней своеобразную доброту, смягчают удары, которые приказывает наносить король, но пытается помнить, что и их милосердие может оказаться обманчивым.

пытается.

Уродливое слово, почти такое же жалкое и несчастное, какой она себя чувствует себя, но Сансе не остаётся ничего другого. Когда выпадает снег и дуют белые ветры, одинокий волк умирает, но стая живет. Если волк остаётся одиноким из-за наивности, которую проявила она, может, и правильно, что он погибает. Робб ведёт свою войну — она радуется искренне, когда слышит о его маленьких победах, и молится, чтобы он одержал большую, когда выпадает шанс. Она не знает, где сейчас её мать, маленькие братья, младшая сестра, и молится об их благополучии тоже. Она хотела бы помочь, но не может. Какой на войне прок от её тлеющей надежды и случайной глупости-смелости сказать королю, что его помазанная септоном голова может быть поднесена ей братом? Ему нужны руки, способные нести меч и щит, уши, подслушивающие важные переговоры, и губы, их передающие. Она может предложить только молитвы; молитвы богам, которые позволили всему этому случиться.

Появление Тиреллов в Красном замке даёт надежду, что боги её всё же слышат.

В один день она теряет нареченного и приобретает сестру, которую давно хотела, подругу, с какой давно не разговаривала. Осторожность и недоверие, за которые Санса цеплялась, таяли под тёплой улыбкой красавицы Маргери, разливались по языку кислотой и сладостью лимонных пирожных, вкус которых она почти позабыла. Компания девушки дала ей то, какой она в жизнь в столице и представляла, — они завтракали вместе, сплетничали, катались на лошадях и вышивали. Будущая королева описывала несостоявшейся Хайгарден, и она представляла прекрасный укутанный в зелени дворец, наполненный журчанием Мандера и щебетанием пташек, далекий от злобного Джоффри и его матушки. Больше всего ей хотелось вернуться домой, но Санса думает, что могла бы найти своё счастье и в Просторе вместе с сиром Лорасом. Она стала бы хорошей леди-женой, доброй и милостивой леди-хозяйкой, справедливой леди-матерью. Её дети были бы такими же воспитанными и хорошенькими, как Мирцелла и Томмен. Как Брандон и Рикон, поправляет она себя, пугаясь того, что не подумала о них в первую очередь.

Доспехами обычной леди служат безупречные манеры, Санса же брала в дрожащие ручки щит, сотканный из плотного страха. Всё это дружелюбие могло быть гнусной уловкой Джоффри, поэтому поначалу она старалась быть осторожной. Получая небольшие письма с изящным почерком маленькой королевы и приходя в Девичий склеп, она замечала, что берет с собой щит всё реже, оставляя его лишь для встреч... со всеми остальными. Ей не приходится бояться случайно обмолвиться о нраве короля — Оленна и Маргери спрашивают её сами. Она мнётся, не сразу решается, но как только начинает говорить, понимает по-настоящему, как тяжко было об этом молчать. Страх не хочет уступать, сжимая горло угрожающими набежать слезами, сдавливая слова в зародыше, вынуждает её попросить не обрывать помолвку. Джоффри взял бы её в невесты снова в лучшем случае, и измучил бы за разрыв с домом Тиреллов в худшем. Самый вероятный исход не просится ей на язык, самая изощрённая пытка, на которую он способен, не приходит на ум.

Ей жаль добрую, красивую Маргери, пообещавшую ей свадьбу с её прекрасным братом и вынужденную выходить замуж за монстра, но подруга с ласковой улыбкой заверяет, что беспокоиться не о чем. Наверное, Санса чего-то не понимает. У розы Хайгардена есть любящий лорд-отец, своенравная бабушка, красивый и галантный брат, уже получивший шпоры, а придворные не считают её повинной в смертных грехах. Даже такой, как Джоффри, подумает дважды, прежде чем обижать девушку, родня которой будет рядом, чтобы дать отпор. Она почти что завидует — не положению, конечно. Защите. Возможно, свободе. Когда отец был жив, а его стражу ещё не перебили, ей тоже было вольно и радостно.

Утром Санса зажигает две свечи и ставит одну у ног Матери, прося её уберечь подругу от жестокости мальчишки-короля, а другую оставляет у изваяния Воина. Лорасу тоже понадобится безопасность, чтобы уехать с ней из гавани живым и здоровым. О благе семьи она в септе не молится — было бы странно, потому что на площади перед ней казнили отца, было бы глупо, потому что даже в священном месте могут быть недоброжелательные глаза и уши.

Днём она не находит уже привычного письма от Маргери. Это можно понять — у невесты короля предостаточно хлопот с подготовкой, а сам король наверняка вьётся где-то рядом. Санса предпочла бы не видеть его лишний раз. Прогулка с Лорасом очень кстати становится облегчением. Рядом с ним она снова ощущает себя обычной девушкой, которой дозволено волноваться при разговоре с симпатичным юношей, теряться и сомневаться в том, что стоит сказать (по другим причинам). Ей приятно слышать, что он тоже мечтал о свадьбе, развлечениях и турнирах, прекрасной невесте, ей отрадно знать, что ему Королевская гавань тоже не нравится. О Хайгардене она уже наслышалась, но из его уст дворец Простора звучит ещё заманчивее и сказочнее. Он столь же красноречив, как и его сестра, с удовлетворением отмечает она. И столь же красив. Помнится, кто-то говорил, что мужчинам обладать такой красотой неприлично. Глупости.

Вечером Санса примеряет ещё одно платье, сшитое портнихами королевы. Пусть ей и придётся носить его на свадьбу короля, придётся его видеть, она может быть уверена, что это будет в последний раз. Её подчёркнутая красота будет празднованием, достаточно тихим и громким. Шая, кажется, с этим согласна. Как только получается затянуть корсет, закрепить юбки и разобраться с лентами, Санса разрешает себе выпустить смешок и покрутиться. Хайгарден видится ей сочным красным яблоком, висящим на сгорбившейся от веса плодов ветви. Стоит лишь встать на цыпочки, и его получится сорвать. Его вкус отзывается на губах воображаемой сладостью, фантомным поцелуем.

Не так уж ей и нужен непонятный план лорда Бейлиша, не сбегать во время Черноводной с Псом оказывается не упущением. Кажется, её жизнь налаживается сама собой.

Стук в плотно закрытую дверь вытаскивает её из мечтаний нежно; она даже не успевает подумать, что это мог бы быть мерзкий Джоффри, улучивший наконец момент, когда девушка была не окружена Тиреллами. Санса кивает Шае, разрешая открыть дверь постучавшей прислужнице, и продолжает возиться с завязочками платья. Она слышит характерный шум доспехов, шорох меча в ножнах, и замечает, как сердце на секунду замирает, — мог ли это быть сир Лорас?, — прежде чем вмешивается разум. На прогулке в садах он носил красиво расшитый дублет. Он юноша симпатичный и неглупый, смог бы занять сумеречный час делом поинтереснее переодевания в броню.

Когда служанка произносит имя брата-близнеца королевы Серсеи, Санса замирает полностью, изо всех сил стараясь не выдать беспокойство за своего собственного. Она слышала, что Джейме и Тайвин Ланнистеры сражались с войском её брата неоднократно, творили боги ведают что в Речных землях Талли. Если он здесь... значит ли это, что всё закончено? Она опасается оборачиваться, прекрасно чувствуя, как задавливает покои пауза. Джоффри обещал принести ей голову изменника-брата, но не говорил, что будет нести её в своих руках.

— Позвольте сиру Джейме войти.

Голубые глаза осматривают его тревожно и внимательно, ненавязчиво пробуют заглянуть за спину. Она не видит сундука, ларца, мешочка, чего-нибудь достаточно большого, чтобы вместить конечность, пищу для её страхов и кошмаров. Напряженные плечи немного расслабляются. Ей очень хочется спросить о матери, о Роббе, но Санса уже знает, что нельзя. Цареубийца не выглядит самодовольным, не похоже, чтобы он собирается глумиться или в чём-то раскаиваться. Впрочем, выглядел бы такой человек, как он, виноватым, если бы убил врагов короны? Отец не любил говорить о политике в её присутствии, но об его отношении к сиру Джейме она наслышалась. Человек без чести и совести, однако и без безумия Джоффри. Он не пришёл бы лично сообщать ей о перебитой семье, но и издеваться бы не стал.

Успокоенная своими выводами девушка заговаривает первой.

— Вы, должно быть, очень рады за племянника. Маргери — прекрасная партия, очень умная и благородная. Придёте ли вы на свадьбу?

Прощебетав бессмысленные вежливости, она сразу же осознает глубину их бессмысленности. Разумеется, лорд-командующий Королевской гвардии будет на королевской свадьбе. Не буду извиняться, решает Санса. Ей не о чем разговаривать с Ланнистерами; они наверняка предпочли бы слушать приятные слова, лишённые капли честности, чем грубую правду. Должно случиться что-то невообразимое, настоящее чудо, чтобы она могла поблагодарить их за что-нибудь искренне.

Шаю никто не отсылает, она остаётся где-то недалеко. Не болят ли её плечи от бремени бытия единственной, кто помогает Сансе ощущать себя спокойнее, не оставляет волчонка наедине со львом? Она, конечно, никак не защитит её от вооружённого мечом и статусом Ланнистера мужчины, она и не должна. Одним присутствием она проявляет больше доблести, чем трусливые рыцари Джоффри. Если завтра выдастся спокойный денёк, Санса скажет Шае пойти на выходной и заняться своими делами. На прогулках с сиром Лорасом никто не будет докучать, никто не сможет помешать им поговорить побольше об их будущей жизни в Хайгардене. Она подавляет и без того подавленный вздох; свадьба Маргери, после которой розочка обещала посеять зерно идеи, не может случиться быстрее.

Холодная встреча на испещренными мутным светом фонарей пространстве некогда прилегающей к замку территории, заставляла то и дело недовольно морщиться, смахивая со лба прилипшие пряди волос. Казалось, густой туман прятал не только тени, но впитал в себя влагу как минимум половины Побережья Мечей, чтобы теперь оседать густыми, словно смола, каплями, на одежде и коже в местах соприкосновений, когда они доезжали до Башен. Никому, из присутствующих здесь, мрак не был врагом или внушал неприязнь, однако проклятие Шар напитывало его иного рода тьмой, незнакомой, будоражащей, принуждающей внимательно вглядываться в пустынные улицы, изредка испещренные едва видимым светом. Кетерик с независимым видом ехал во главе процессии, всем своим существом доказывая собственное величие и якобы невероятную честь, оказанную гостям: как же, сам хозяин этих земель явился на встречу лично, препровождая с собой до места обитания с таким лицом, словно уже обрел божественное воплощение и снизошел до этих гнусных червей, своих посетителей. Не надо было иметь семи пядей во лбу, или настолько прекрасно разбираться в дипломатических моментах, чтобы вовсю ощущать горделивую показушность момента, от которой неистовое желание покромсать престарелого эльфа, начав с кожи спины, которая то и дело маячила перед глазами, словно маня и соблазняя, только росло с каждой минутой пребывания в этой компании.

- Торм - известный и прославленный своими подвигами генерал, его сила духа крепка, однако эта болезненная привязанность ослабляет нашу связь и его верность, - в кои-то веки Риндаэрт был согласен со словами Горташа, не собираясь в очередной раз ввязываться в бесконечно длинный спор, который в обязательном порядке заканчивался уклоном в философские рассуждения о власти, в которых он сам не был силен, и от которых зевотой сводило зубы. Напополам с желание затолкать будущему лорду Врат его собственные в глотку, по одному. А следом пробежаться пальцами по скользкой поверхности языка, прихватывая за основание, чтобы с силой дернуть, заставив захлебываться потоками крови, расплескивая ее вокруг соблазнительными фонтанами… Сколько раз сын Баала ловил себя на этом моменте, до умопомрачения детально представляя каждое мгновение упоительного акта насилия? Пальцев на обеих руках не хватило бы точно, однако в тот самый момент он согласился, более того, не встрял не единым словом против, чем, наверное, удивил и Горташа, и Орин, которая в своей язвительной манере высказалась за них обоих, пока старший брат крутил в руках ножны короткого меча, исследуя слабые места перевязи, словно ребенок, увлекшийся новой игрушкой. Тогда голоса ощущались где-то на отдалении, а кровавая родная пелена окутывало мягко, отрезая сознание от всего мира и позволяя сосредоточиться на процессе.

Казалось, это происходило очень и очень давно, хотя по факту прошло всего две недели. Короткие сборы, подобающие месту и времени инструкции в храме и вот он, тракт в сторону Лунных Башен, не озаренный ничем, кроме меняющегося ландшафта, который чем дальше, тем более причудливым становился, словно болезнь, которая пожирала эти места, меняя природу до неузнаваемости. Собственно, так оно и было на деле, и в какой-то момент откровенно приелось, как надоедает одна и та же уродливая обложка на книге, которая через несколько страниц чтения становится настолько обыденной, что первоначальное удивление уступает место скуке. А потом появился патруль во главе с Тормом, и все сонное марево немного развеялось, уступая место откровенному любопытству. До этого момента их встречи с прославленным генералом не изобиловали переговорами или какими-то душещипательными моментами взаимодействия, а уж эта мертвенно-холодная, отталкивающая аура смерти вызывала неприязнь хотя бы потому, что качественно отличалась от той погибели, которую даровал им с Орин в руки отец: животрепещущей, яркой, искусительно облаченной в багрянец, бесконечно связанной с самой жизнью, которую они отбирали, словно переплетение одного целого, которое вдруг вздумало временно разъединиться. Ощущения рядом с Кетериком были иные - бесконечный могильный холод и пустота, за которыми ничего нет, мучительная отрешенность, а еще хорошо скрытое отчаяние.
О, аромат этого чувства Риндаэрт мог ощутить даже сейчас, на расстоянии пешего перехода двух лошадей, он витал, окутывая венценосную фигуру седовласого эльфа, тяжким могильным камнем висел на плечах, и это были не в силах скрыть даже широкие, цельнолитые наплечники брони, за которой тот прятал свое якобы бессмертное тело, не способное разрушаться под гнетом беспощадного времени. Сын Баала периодически ловил себя на том, как по-змеиному облизывает края губ, словно испытывая жажду, желание вцепиться в предусмотрительно скрытую шею впереди, отведав на вкус измененной плоти и пролив на эту проклятую землю гнилую кровь Торма. Это как выпить яду, намешанного с кислотой, или вкусить свернувшей лимфы залежалого пару дней покойника: наверняка тот же горклый, протухший вкус с оттенками сточенных червями фруктов, вяленых трав и принявшего удар распада мяса. Дроу даже втянул глубже этот насыщенный аромат, за несколько остановившихся, долгих мгновений, пропитавший все пространство вокруг в жаркой вспышке кровавой фантазии, но на поверку тот оказался всего лишь туманом, тянувшим стоячей водой болот и затянутых ряской мелких речушек, что они проезжали на пути к месту обетования здешнего хозяина.

Кетерик практически всю дорогу безмолвствовал, словно тот самый, мать его, пресловутый камень. Желание растормошить его, заставив свернуть хрустнувшую шею (а было ли там вообще, чему хрустеть?), подстегивало похлеще поднявшегося ледяного ветра, который словно почуял вторженцев-последователей другого бога, и теперь бунтовал своим способом против проникновения на свою территорию. На землю Шар или Миркула? Риндаэрт, как ни крути, склонялся к первому варианту. Да, древний из поднявшейся троицы, поспособствовал восхождению генерала, на казалось, его смертельное ледяное влияние не могло остудить здешних зараженных земель, лишь временно устанавливать свою власть, сопровождаемую светом затейливых фонарей, с бьющимися внутри феями. Испытывали ли те мучения от того, как их таланты и силу тратили на изгнание теней? Дроу хотелось надеяться, что да. Надо будет спросить у того пиздливого маломерка, Бальтазара, кажется, который то и дело вертелся у Торма, изображая бурную деятельность и льстиво заглядывая тому в рот.

У Лунных Башен не было крепостного рва, замок вообще представлял собой некий образец скромного стиля ради существования не менее скромной семьи, призванной защищать эти земли. Ирония происходящего заставила Риндаэрта хрипло рассмеяться во тьму, наматывая на ладони поводья лошади - до одури желалось молодцевато въехать вовнутрь по небольшому каменному мосту первым, заставив Кетерика и его соглядатаев пыжиться от плохо скрываемого раздражения, или даже злобы. Он даже почти успел вонзить шпоры в бока, но поймал взгляд Орин и скривился. При всей своей обоюдной безбашенности, иногда ее здравомыслие притормаживало. И завораживало. Уж если младшая сестра имела силу воли держать себя в руках и не лезть к мрачной фигуре неподалеку, ему тем более хватит, чисто из вредности. В конце концов, это место пока не было вотчиной Баала.
Ключевым словом здесь, разумеется, было “пока”.

[indent]Краем глаз она ловит движение - доселе стоявший подле нее рыжий опускается на корточки, невозмутимо вцепляясь в спутанные шнурки на коньках хоккеистки, пытаясь ускорить ее освобождение из крайне неудобной для перемещения по улице обуви. Движения Марии же замедляются: девушка поднимает растерянный взгляд на незнакомца, силясь прочитать в выражении его лица хоть что-то, что подтвердит ее догадки про очередную выходку хоккейного клуба, но видит лишь мрачную решительность, да слабое подобие усмешки, в которой растягиваются его тонкие губы.

[indent]- Безопасно у меня дома. Я могу добраться туда, но моя команда... нужно понять, в порядке ли они. - запинаясь, произносит азиатка, ощущая как он одним движением стягивает оставшийся на ее ноге ботинок и выдыхает, покручивая ногу в щиколотке, морщась от неприятного ощущения - видимо, потянула при падении. Ничего критичного, на льду и более серьезные травмы бывают, нежели растяжения. - О чем ты вообще? Фильмов про мертвечину насмотрелся? Такое в жизни и представить сло...

[indent]Заслышав шаркание, Мария резко оборачивается, округляя в панике глаза: здоровый, грузный мужчина надвигался на них, вынудив девушку спешно дернуться, неуклюже перебираясь чуть дальше по асфальту на четвереньках. Видит, как рыжий замахивается ее коньками - горло в тиски зажимает, когда она осознает, какую силу в удар вкладывает незнакомец и намеревается было его остановить, но как завороженная наблюдает за тем, как острое лезвие со стороны торца пробивает голову мужчины, вынуждая того кулем упасть возле ног перепуганной хоккеистки. Вздрагивает, ощущая мерзкий, металлический запах крови и в растерянности поднимает глаза на рыжего, что отшвырнув конек тянется, чтобы помочь ей подняться. Следуя интуиции, она вкладывает тонкую ладонь в его руку, позволяя ему поставить его на ноги и моргает, вновь фокусируя зрение на лежащем у ног трупе, нервно сглатывая подкативший к горлу ком.

[indent]- Коньки... острые. Зачем ты... - лепечет, не до конца осознавая ситуацию и морщится, ощущая тошноту. Склоняется, чтобы поднять игровую клюшку - он подталкивает ее в сторону парковки и убеждает поторапливаться, хотя признаться честно, больше всего на свете Мария хочет сбежать прочь, запереться в своей машине и более никогда не видеть этого безумца, что только что на ее глазах хладнокровно убил человека. А что, если она будет следующей? Она же совершенно не знает, что он задумал!

[indent]- Мне... мне не нужна помощь, я могу добраться до дома сама. - выдыхает она, впрочем покорно направляясь на служебную парковку, где сама лично утром оставила свой лиловый "мини-купер". Крепко стискивает в своих руках древко импровизированного оружия и обходит забор, что обычно играл чисто декоративную функцию, ограничивая фанатов, дожидающихся любимых игроков после матча. Сейчас здесь было пусто - никакой привычной охраны, что дежурила задолго до и после мероприятий, пугающее зрелище. Не к кому даже обратиться за помощью, чтобы посетовать на странного нового знакомого. - Они в сумке, я... ах да.

[indent]Замирает возле багажника автомобиля, наконец-то понимая, что все еще находится в хоккейной форме. Потная и всклоченная после полутора периодов хоккеистка - не самое воодушевляющее зрелище, но раз уж Мария вознамерилась отправиться домой, ничто не помешает ей совсем скоро привести себя в порядок, а затем и переодеться - в машине наверняка лежала сумка со спортивным костюмом. Впрочем, об этом она подумает потом - сейчас же, неуклюже присев, девушка деловито шуровала под днищем автомобиля, чтобы с торжествующим видом достать из нычки запасной ключ. Терялись они часто, а мотаться в сервис каждый раз было весьма проблематично - не позволяло время.

[indent]- Спасибо за помощь, дальше я справлюсь сама. - выдохнув, твердо замечает девушка, выпрямляясь. Насупившись смотрит на рыжего и чуть приосанившись приподнимает точеный нос, соображая, что невежливо будет уйти, не представившись - глупо конечно предполагать, что он ее не узнал (учитывая, что на ее джерси помимо номера красовалась и фамилия), однако помимо ярых хоккейных фанатов, "шайбу" нередко посещали и просто залетные люди за компанию, стремясь хорошо провести время. - Меня зовут Мария, приятно было познакомиться.