✧  doctor who ✧
Twelfth

✧ Peter Capaldi ✧
* * *
«... „Я не хороший далек, это ты хороший далек.“... »

От Мисси: - Здравствуй, мой дорогой друг. Ты когда-нибудь задумывался о том, что ты будешь делать, после того как окажешься в заточении, когда у тебя целая вечность впереди? Забавно, что после всего того, что я совершила, ты решил простить меня. Ты разговаривал со мной, хотя мог этого не делать. Я, находясь в затруднительном положении, не могла поддержать с тобой диалог, но я всё прекрасно слышала. Слышала и знаю о том, что тебя тревожит на самом деле.
Казалось бы, посторонний шум в голове смолк, но вместо него пришли мысли и осознание. Груз совершённых преступлений не даёт заснуть. Муки и угрызения совести едят меня изнутри.
Сколько лет прошло, Доктор, семьдесят? Что для повелителя времени жалкие семьдесят лет?
Кажется за столь короткое время я сошла с ума, и не сразу поверила, что хранилище было открыто.
Я скучала, Доктор.

---

От Мастера: - Здравствуй, мой дорогой враг. Ты когда-нибудь задумывался обо всех, кому ты не помог, не захотел помогать, о ком предпочел забыть и заниматься своими милыми спутниками и их невероятно важными проблемами и желаниями? Я всегда один, вокруг меня и внутри шум, и я отлично знаю, что твои слова - это только слова.
Я не верю. После всего, что я сделал, что ТЫ сделал. Я не верю даже... Себе. Попробуешь и тут что-нибудь исправить? Я бы посмотрел.
* * *
Для огня нам определённо необходим третий.
Доктор Диско, у нас ещё остались незавершенные дела.

Пост Мисси

Они нарвались,
Они нарвались,
Я не хотела их убить,
Но даже если,
Я их убила,
кто мог меня в этом обвинить?

Похоронная процессия вереницей шла по кладбищу. Первыми шли два носильщика, которые несли большой чёрный гроб, расписанный витиеватыми узорами. Следом за ними шла безутешная вдова, которую под руку держала близкая подруга. Кладбищенские дороги были смыты дождём, - и передвигаться по ним было травматически опасно. Остановившись около свежевырытой могилы, и дождавшись когда гроб будет опущен в сырую землю новоиспеченная вдова плюнула вслед, и резко развернувшись направилась в противоположную сторону. Вдову не волновало ни сочувственные, ни удивлённые, ни полные осуждения взгляды.
- Примите мои искренние соболезнования, миссис МакБрайд, - доносилось что до начала церемонии, что во время, что в тот момент, когда миссис МакБрайд спешила покинуть ненавистное ей кладбище. Лживые, неискренние, чужие слова, в которой нет ни капельки истинного сожаления.
Каждый раз всё заканчивается одинаково.

Я любила Элвина Лифшица так, что у меня замирало сердце, истинный человек искусства, чувственный, художник, но он все время пытался себя найти, каждый вечер он ходил в поисках себя, и попутно находил: Руфь, Гледис, Розмари и Ареронда. Но расстались мы из-за художественных разногласий, он видел для себя жизнь, а я видела - его смерть!

С первым мужем Ирэн познакомилась во Франции. Между ними пробежала искра, - и отношения завязались как-то сами собой. Словно так и должно было быть. Кто-то назовёт это кармой, кто-то божественным провидением.
Как быстро из памяти стёрлось его имя и его лицо. Кажется, его звали Шарль.
Он был художником. Без какой-то цели и направления в жизни. Для него не существовало ничего, кроме его холста и красок. Художником он был весьма посредственным, - картины не продавались, не находили должного отклика в сердцах людей. [По правде говоря, в сердце Ирэн тоже не было никакого воодушевления].
Но как настоящая муза подле руки своего возлюбленного, женщина старалась вдохновлять, поддерживать и любить всем сердцем.
Жаль, что Шарль так не считал.
Вечера он проводил в кабаках в алкогольном угаре и в окружении девушек известной профессии.
В один из таких вечеров он по чистой случайности! попал под карету и его затоптали лошади.
На утро к Ирэн пришёл констебль и сообщил печальную весть.

Я стою на кухне, режу курицу на ужин, занимаюсь своим делом, тут врывается мой муж Вилбур в припадке ревности "Ты трахалась с молочником!" Стал орать, он словно спятил, орал как бешенный "ТЫ трахалась с молочником!" и он напоролся на мой нож, он напоролся на мой нож 10 раз, милая.

Второй раз Ирэн вышла замуж уже в Испании. Она не смогла находится там, где всё напоминало о бывшем супруге.
Его звали Карлос, и она в упор не помнила кем он работал.
Он был, как и наверно все испанцы безумно ревнив.
Ирэн никогда не давала повода, - но Карлоса это не волновало. Ты не так посмотрела. Почему он решил проявить джентльменские качества и открыть перед тобой дверь/подать руку?
Надолго её не хватило.
И в следующий раз в его напиток была добавлена смертельная доза мышьяка.

Он сам нарвался,
Он сам нарвался,
И в этом нашей нет вины,
Да будь вы сами на нашем месте.
Вы бы поступили так же как мы.

Дальше Ирэн стала более разборчивой и выбирала богатых и одиноких.
Густав был пятым.
Их свела новая знакомая Ирэн, которая посчитала, что профессиональной чёрной вдове необходим новый партнёр.
Густав был сигаретным магнатом, и в Англии ему принадлежало несколько табачных фабрик. Густав был в почтенном возрасте, без родственников, которые могут покуситься на его наследство, и очень богатым. Как раз таким, который ей был нужен.
Жизнь была абсолютно не сладкой.
Густав оказался с тягой к алкоголю и азартным играм. Каждый вечер в их доме собирались такие же любители выпить и проиграть свои кровные. Ирэн была для них служанкой, которая только и делала, что обновляла стаканы с бурбоном и убирала за ними мусор. Когда хмель затуманивал их разум, шаловливые руки его друзей так и норовили залезть под юбку.
В ход снова пошёл мышьяк.
Универсальное средство.

Да, но ты убила его?
Не виновна! Не делала!

И сейчас проходя мимо коллег, друзей мужа она скрывала глаза под вуалью, и старалась сдержать ухмылку, которая так и норовила показаться на её удрученном и покрытой фальшивой скорбью лице.
Оставалось решить несколько важных деталей, - получить причитающее ей наследство, - какие все наивные и глупые, - и отправиться дальше.
Выбор давно пал на Америку. Или, может в этот раз отправиться в Италию?
За корыстными рассуждениями в планах на будущее, вдова не заметила как нога поехала по слякоти и грязи [кто вообще придумал эту моду надевать на кладбище каблуки?], не хватало ещё чтобы весь этот сброд увидел триумфальный позор.
И не задумываясь ни о каких нормах приличия Ирэн схватилась за пиджак рядом идущего мужчины.

Пост Мастера

Вопросы наследства всегда так запутаны.
- Гарри... - тихий голос за его спиной отвлекает от письма, Саксон не оборачивается, но едва заметно кивает. Его жене в любом случае достаточно микроскопических жестов, чтобы понять его настроение, и сейчас из её затянутой в модный узкий корсет груди вырывается легкий вздох облегчения, а следом и вопрос:
- Мы действительно должны ехать? Я так боюсь кладбищ...
Её голос нежный, как у канарейки, как и всегда, когда Люси не уверена в том, стоило ли ей вообще открывать рот.
Гарольд ответил бы за неё на этот вопрос - не стоило. Иногда в его, в целом, достаточно миролюбивый ум приходят ужасные, но заманчивые мысли: например, зашить Люси рот или вырезать язык. Саксон усердно по воскресеньям молится, глядя на вырезанного из дерева Христа, и хочет избить её, сидящую по левую руку, тростью, как собаку, до хруста костей, лишь бы не слышать больше просьб или замечаний.

Однако, он откладывает перьевую ручку и отодвигает недописанное письмо, игнорируя неподходящие для джентльмена и доброго христианина желания. Потом медленно встает из-за стола, натягивание на лицо мягкого и приятного выражения вместо раздраженного оскала требует некоторых усилий. Гарольд подходит к своей милой жене, первой моднице Уэльса, и качает головой, опуская ладони на её хрупкие плечи.
- Ну что ты, это действительно важно. Густав был моим давним другом и, что немаловажно, деловым партнером. Будет просто некрасиво не приехать и не выразить его вдове соболезнования, - половина из этого, разумеется, ложь; у него нет настоящих друзей и никогда не было. Странно, ведь есть давние знакомые, обязанные ему или просто работающие с ним люди, но только не друзья. С Густавом Смиттом они перекидывались в карты не чаще раза в месяц, и своё новое увлечение - новую хозяйку дома - тот почти не комментировал, но зато заваливал Саксона своими бумагами, пользуясь его юридическим образованием. За большие деньги, разумеется.
- Вдове? - тем временем удивлённо переспрашивает умница Люси, виртуозно изображая из себя дурочку и хмуря свой прелестный лоб, - Как давно он женился?
- Два месяца назад, - отвечает Гарольд и отворачивается, чтобы скрыть свою кривую ухмылку, полную подозрений.
- Тебе не кажется это странным? - она все ещё играет в простушку, и теперь это начинает раздражать. Саксон обнимает свою жену, почти перекрывая ей кислород в крепкой хватке, и целует вместо ответа.
- Подбери мне шейный платок, дорогая, - говорит он после, обозначая этим, что просьба принята к сведению, но не будет удовлетворена.

Погода прекрасно соответствует настроению и событию, через размытую дорогу Саксоны добираются слишком поздно, когда гроб уже опускают. Несколько невежливо, но по крайней мере лучше, чем не приехать вовсе, всё в рамках приличия, а Гарольд очень ценит любые рамки и их соблюдение, хотя бы внешнее. Есть определённое изящество в том, чтобы нарушать законы в крупной игре, но никогда не наступать на линию.
У Густава за его долгую жизнь накопилось достаточно более близких людей, лизоблюдов и собутыльников, чтобы небольшую оплошность с опозданием вдова не заметила, ей ведь приходится слушать вереницу соболезнований. Издалека она кажется хрупкой, даже надломленной, но чем ближе Гарольд подходит, тем больше деталей он замечает. Люси, держащая его локоть, смотрит куда угодно, только не в сторону свежей, ещё не зарытой могилы, она вдруг тянет его в сторону.
- Что? - Саксон смотрит на свою жену порицающе, и та сразу тушуется, пряча глаза, - Там моя троюродная сестра, могла бы я...?
Он с почти видимым облегчением аккуратно снимает со своего локтя её ладонь и едва ощутимо целует костяшки тонких пальцев, - Конечно. Иди.
В её золотой клетке достаточно прутьев, иногда быть тюремщиком утомляет.

У вдовы Смитта резкие черты лица и неровный шаг. Он следит за ней краем глаза, намереваясь перехватить до того, как она уйдёт; всё равно им предстоит познакомиться, и делать это в рабочем кабинете за десятком бумажек не хотелось бы. Саксона, конечно, всячески отвлекают знакомые покойного, приходится то и дело накидывать приветливость на лицо, улыбка ощущается на коже как черные траурные кружева.
Ярмарка тщеславия, так совсем недавно написал об этом обществе Диккенс, и Гарольд находится в самом центре, он - часть этого мира, но ощущает свою обособленность от него.
Странно.
На краю зрения что-то мелькает, и он реагирует быстрее, чем даже задумывается, подхватывая вдову за талию.
- Вы в порядке? - хмурая участливость звучит почти грубо, Саксон убеждается, что женщина нашла точку опоры, и лишь тогда отстраняет её и отпускает.
- Удивительно, - говорит он уже мягче, - Я как раз хотел переговорить с вами, - уголок рта изгибается в ироничной полуулыбке, пока Гарольд щурится, - Вы торопитесь?

✧ a song of ice and fire ✧
Jaqen H'ghar

✧ jamie campbell bower ✧
* * *

Свернутый текст

У девочки слишком много имен, а у доброго человека слишком много секретов. Лица — маски, сорванные впопыхах, калейдоскопом проносят перед безликим чужие жизни. Поистине, чтобы стать «кем-то», нужно стать «никем».
Ты задолжал мне и красному Богу три имени, а подарил целый Харренхол Болтонам. Я хотела уплыть на Стену, но смогла попасть только в Браавос к тебе.
Все эти лики, вся учеба, вся тьма, в которую ты вталкиваешь девочку без имени, когда-то названную законным отцом Арьей Старк, какому Богу ты превозносишь молитву, вкладывая возмездие в руки дитя?
Но прежде девочка должна научиться.

* * *
Браавос, железный банк и интриги — это все очень вкусно. В древней Валирии, в рудниках четырнадцати огней снизошло озарение на рабов с великим даром Безликого. Ведь нет большего дара для рабов от вечных страданий, чем Смерть.
Я склоняюсь к теории, что Якен=Добрый Человек=Сирио Форель это все один человек, связанный с Безликими и что-то ему от третьего щенка в помете потомка Королей Зимы было нужно. Проходя серьезный курс обучения у Безликих Арья расплачивается за это своей душой, все больше погрязая в интригах Черно-Белого дома и не думаю, что Многоликий, он же Неведомый (и Ночной Лев и много кто еще) отпустит девочку в Вестерос просто так.
Все это можно очень вкусно обыграть, заигрывая с гранью жизни и смерти, темного искушения и мистики, меняя очертания Вестероса и всего Планетоса в угоду своему культу.

пример поста

Страх ранит глубже, чем меч, повторяла себе Арья, но это не помогало. Там, в сарае у Божьего Ока, восемь дней Гора учил их настоящему страху, забирая в обмен жизнь. На гербе дома ее отца был лютоволк, заставляла она вспоминать себя, но чувствовала ягненком в стае испуганных овец, отданных на растерзание хищникам.
  Ланнистеры отняли у нее все. Отца и Леди, Сансу, мысли о них разрывали ее сердце от боли. Она старалась нарисовать в мыслях лица из своего списка, это помогало заснуть, речитативом повторяя молитву так тихо, чтобы ее никто не услышал, но в памяти всплывал один лишь Грегор Клиган, а за ним Щекотун, бравший ее на допрос следующей после Ломми и Джендри и Пирожка. Во снах их головы на пиках синими мертвыми глазами смотрели на нее с осуждением.
  Война сбросила лоск, нажитый цивилизацией так быстро, как Арья когда-то случайно прирезала конюшонка. Все рыцарские обеты, честь, о которой говорил ее отец, не значили для них ничего. Не больше, чем жизнь Ломми и других крестьян, Гора убивал их забавы ради, когда злился или когда ему было скучно. Еще меньше стоила жизнь изнасилованных и убитых на ее глазах крестьянок, их младенцев-детей.
   Убийство оказалось такой же простой и естественной потребностью, как еда, сон или похоть. Ни технологии, ни попытки придать огласке общественности творимые Горой злодеяния не привели к нужному результату, лишь больше разозлив истинного рыцаря Королевской Гвардии пленять, мучить и издеваться над пленными.
  Речные земли до ужаса быстро скатились в средневековье под его мощной пятой и неусыпным взглядом пронзительных зеленых глаз его господина Тайвина Ланнистера. Арья думала, что она научилась ненавидеть, когда погибла Леди, она думала, что не будет в ее жизни большего ужаса, чем когда голова ее Отца слетела с его плеч и покатилась-покатилась-покатилась по ступенькам Бейлора прямо в орущую толпу.
Грегор Клиган переубедил Арью. Показал, насколько ничтожной ценой может обладать ее жизнь, но когда они вступили на ступени разрушенного замка, даже он не смог сравниться с тем ужасом, который навеял на крестьян полный призраками и легендами Харренхол, в который их загнали как скот.
  Даже Гора на фоне башен Плача и Призраков выглядел маленьким и незначительным словно одна из вырезанных из дерева фигурок, которыми играли Бран и Рикон.
  Арья же стала даже не овцой, а одной из множества мышек, что давили на своем пути армейские сапоги наемников и сжирали их псы. Девочка слышала их в стенах, замирая, в своем подвале на соломе, ей мерещилось, что крысы перестанут копошится в стенах и загрызут ее. Поделом. Она не волк, она бросила Нимерию у Трезубца, она позволила отцу отрубить голову, не смогла выбить из сестры правду и спасти леди, она совсем не похожа на героев из рассказов старухи Нэн.
Замок будто вышел из безумных рассказов старухи, кирпичом к кирпичу ожив перед девочкой в ужасном  великолепии. Он был даже больше Винтерфелла и богороща при всех пережитых ужасах осталась нетронутой. 

  «Если бы… я смогла попасть в Богорощу, я бы не боялась, — думала иногда Арья, отдраивая ступеньки, лица ее врагов проступили грязными пятнами, и она терла их с ненавистью, пока волдыри и мозоли на пальцах не лопнули кровью и жижей, — Старые Боги жестоки, но справедливы, они бы вновь наполнили мои жилы кровью Королей Зимы, а не слабой уязвимой водой.»

  Она могла убежать туда ночью, знала девочка, это могло стоить ей жизни, или частью вырванного мяса из ноги, если Виз прознает, куда бегает Ласка, но она могла это сделать.
  Потому что она знала. Люди молчали об этом и боялись, но она слышала урывки разговоров, когда высокие лорды, как и должно, делали вид, что у прислуги нет ни глаз, ни ушей. Разговоры эти были о скорпионах, о страхе, о расколотой стране, из недр которой, как мерещилось Арье, и вылетели драконы.

«Я бы хотела увидеть дракона, — думала тогда «Нэн», подливая Русе вина, подслащенного медом, — дракон больше Горы и Щекотуна. Он даже больше  Тайвина Ланнистера со всеми его солдатами. Пусть они его боятся. А я на то и мышка… что меня и не заметишь: прошмыгну под лапами и спрячусь в норку.»

Ей вспомнился огромный череп в Королевской Гавани, ониксовый и гладкий на ощупь, следящий за ней своими пустыми глазницами, но она не чувствовала страха перед мертвым чудовищем.

Богороща встретила ее могильной тишиной. Лико чардрева, спокойное, как лицо ее отца, казалось смутно знакомым, будто Арья попала домой. Она спряталась за камнем у ручейка, сжав белые и грубые от тяжелой работы руки в замок, посмотрев прямо в пылающие ненавистью глаза чардрева. Тринадцать
  — Сандор Клиган, — начала свою молитву она, серые глаза в темноте стали почти черными, Арья хотела, чтобы в них стояла ненависть, неизбежная, как взмах меча ее лорда-отца, но в тихом ее голосе стояли слезы, — Илин Пейн, Меррин Трант, Гора…
Она повторяла и повторяла, глядя в лико чардрева, перед глазами ее поплыли лицо короля Джоффри и его матери, на секунду она закрыла глаза, смаргивая ненавистные слезы, и ей показалось, что это внутренности венценосного Джоффри и его венценосной матери развешаны на узловатых ветвях, обагряя кровью пятипалые листья.
  И, впервые, с тех пор как она повстречала Грегора Клигана, Арья на мгновение забыла о страхе, забывшись коротким сном. Во сне она была сильной и могущественной волчицей, ее меньшие братья бежали за ней, скапливаясь в стаи, она пирует на кровавых побоищах, оставленных людьми, ей неведом ни голод, ни страх. Она идет к водопою, золотые глаза в отражении посмотрели на Арью, ледяная вода плеснулась ей в лицо и девочка проснулась.
Что-то огромное нарушило покой богорощи, по листьям деревьев прошла дрожь, взволновав ручеек. Арья прижалась к земле как можно ближе, затаив дыхание, она достаточно мала, чтобы камень скрыл ее из виду всю. Но запах, девочка свела зубы, вкус человеческой крови стоял во рту железным привкусом, она чувствовала его в теле Нимерии, запах человека, сладкий аромат угасающей плоти. Сердце ее почти не билось, она не выдержала, насколько могла тихо подняла голову от камня, чтобы взглянуть получше. Огромный монстр был прекрасен, в темноте ночи его чешуя походила на темные капли крови, а морда, наверное, больше Арьи за ее проклятым камнем, вместе взятых. Мысли спотыкались друг о друга, инстинкт гнал их быстро словно горный ручей, но страха Арья не чувствовала, только любопытство.

«Он все еще не убил меня»

✧ doctor who ✧
Amy & Rory

✧ Karen Gillan & Arthur Darvill ✧
* * *
Меня зовут Доктор. Просто Доктор. Я путешественник во времени и пространстве, и владелец (хотя она бы поспорила) ТАРДИС — синей полицейской будки, которая внутри больше, чем снаружи. И сейчас я нуждаюсь в вашей помощи.
Пропали двое очень важных для меня людей — Эми Понд и Рори Уильямс. Они — мои спутники, мои друзья, мои семья. Эми — Храбрая Девочка, верящая в невозможное, а Рори — самый верный человек, которого я когда-либо встречал (и это при том, что мне 1200 лет).

Они могут находиться где угодно и когда угодно — во времени и пространстве. Да, это звучит безумно, но разве всё, что я делаю, не звучит безумно?
Признаки, что вы могли их видеть:
Эми — рыжеволосая, любит острые замечания и привыкла задавать вопросы, на которые сложно ответить.
Рори — сдержанный, но невероятно решительный, тот парень, который выглядит так, будто вот-вот прыгнет в самое опасное приключение ради Эми (потому что он точно так и сделает).
Если вы вдруг слышали об исчезновении странной парочки в необычных обстоятельствах, видели загадочную девушку с рыжими волосами или, скажем, молодого человека в гладиаторской юбке (долгая история), свяжитесь со мной! Не пытайтесь разобраться, почему полицейская будка издаёт странный шум, это нормально. Главное — сообщите мне, если вы что-то знаете.
И помните: Вселенная огромна, и иногда в ней нужна помощь, чтобы снова найти тех, кто потерян.
* * *
У нас тут большой каст, много веселья, временных линий, есть Ривер Сонг и вообще всё очень круто; приходите играть и сюжетиться)
Люблю: посты от 2,5к знаков в третьем лице, желательно не реже одного в месяц (можно больше)
Не люблю: лапслок, разборки и ревность, стекло без просветов

пример поста

Здесь было спокойно.
По крайней мере, с тех пор, как бег секунд относительно приутих — или, скорее, способности повелителя времени больше не могли быть такими же точными, как раньше, и сохраняли в его голове приятное головокружение. Доктор мог бы сказать «Ривер Сонг, точнее, конечно же, Мелоди Понд заслужила это», но тогда он бы снова талантливо лгал. В итоге, ему тоже нравилось это чувство — чувство, что больше никуда не надо бежать, потому что там, где всё происходит одновременно, все злодеяния всех злодеев, очевидно, уже остановлены. Все получили по рождественскому подарку в яркой, шуршащей бумаге и с красной ленточкой сверху.
У него тоже такой будет, сегодня же Рождество! И все остальные праздники. И день его свадьбы. И сто лет со дня его свадьбы.
— Счастливого всего! — он воскликнул, ощущая биение обоих сердец прямо под горлом. Не паническое, а просто восторженное, потому что почему бы ему не быть радостным, когда всё было хорошо?
Доктор вздохнул полной грудью; в глубине его разума, в застывшем времени, он ощутил, что что-то забыл. Но никогда не смог бы вспомнить, что именно.
Он кружился по гостиной, приподнимаясь на цыпочки, и прищуривался то одним глазом, то другим. Вообще, ему нравилось, что в одно окно можно было наблюдать Сатурн, а в другое — приятный снегопад, крупными хлопьями, что свидетельствовало о комфортной для прогулки погоде. В наполненном кислотами и щелочами озере чуть подальше, в первичном бульоне можно было бы половить ихтиозавров.
Такая Земля была притягательнее, чем любая другая. Но ещё притягательнее был сам факт покоя и отсутствия спешки.

Впрочем, он всё равно всегда спешил, не для того, чтобы успеть куда-то попасть, а чтобы не оставаться на одном месте. Остановившись, Доктор рухнул в кресло и тут же вскочил обратно, выуживая с сидения забытые там когда-то раньше очки. Он зарылся в волосы на затылке ладонью, но очки надел, определив, что те, к счастью, почти не пострадали. Одна дужка погнулась, но это исправимо, было бы хуже, если б стекло треснуло. Сложно жить в мире, где каждый день — это все дни, каждый год — это все года. Сложно, но неожиданно приятно.
— Всё в порядке, всё в порядке, — подбадриваемый собственным бормотанием, он метнулся на кухню и вернулся к тому, чем занимался до момента озарения, что сегодня снова праздничный день; он готовил завтрак для Ривер Сонг.
Когда-то Доктору это бы и в голову не пришло — во-первых, вообще готовить. В ТАРДИС был репликатор для этих целей, он выдавал еду нужной питательности и вкуса, что может быть удобнее? Во-вторых, готовить для кого-то не потому, что этот кто-то умирает от голода, а потому что сейчас его жене будет очень приятно, если он вовремя снимет хрустящий тост со сковороды, а потом заварит на двоих душистый чай.
В общем, он орудовал лопаткой и поглядывал в кухонное окно, где тоже продолжался снегопад, и всё было хорошо, но потом...
В этом мире, Теселекта его разбери, не было потом! Он был жив, и он был счастлив, и никакие трели телефона не могли его отвлечь от его занятия, пока он, от волнения облизывая губы, рисовал шоколадной пастой на тосте звёздную систему Волопаса.
Но звонок раздался снова.
Предпоследняя звезда смазалась, смешалась с последней и нарушила общую картину. Доктор раздраженно вздохнул, но третий звонок окончательно вывел его из себя. Крупными скачками он домчался до красного телефона, стоящего в гостиной, и сорвал трубку.
— Да?
— Почему ты не любишь обниматься, Доктор? - голос звучал издалека, нарушаемый белым шумом звезд и черным шумом радиостанций. Доктор открыл рот, закрыл его в замешательстве, затем вздохнул.
— Я не... — он хотел сказать, что не понимает, о чем речь и кто звонит. Но там, ещё дальше, из невообразимой глубины, прозвучал ответ; его ответ, но совершенно не его голосом.
— Я не доверяю объятиям. Они придуманы, чтобы спрятать лицо.
— Я не.. Я не имел это в виду. Это не я, — теперь он был испуган и говорил очень быстро, смешно, но, он оправдывался в трубку, не зная, кто это спросил и кто мог бы так точно ответить, не будучи им самим, да даже он сам еще не мог думать об этом так, потому что в этом теле, в этой жизни, он в общем-то совсем не против объятий, хотя в глубине того, что служит повелителям времени душой, он тоже, тоже не доверяет хорошему.
Но здесь всё хорошо.
Здесь у него свадьба; и годовщина свадьбы; и первый день Земли, и последний.
И он, Рассилон побери, счастлив.

Он бросил трубку. Но больше не мог смотреть на спокойный мирный снег в окне, и стоял посреди гостиной, растерянно сцепив пальцы.

✧ Twilight ✧

* * *
Однажды я подумал, что Ночь Страха и некоторые другие франшизы про вампиров находятся в одной вселенной, просто видов не совсем живых чуваков довольно много. Так что почему бы и нет? Может, за Джерри из-за его открытой охоты уже идут по пятам "свои же", чтоб навтыкать? Или рядом с его логовом поселятся очередные вегетарианцы? В общем, приходите сиять на солнышке, пока я на нем поджариваюсь. Да-да, мы тут самоиронией и прочими шутками за триста занимаемся)))
* * *
ну и друзей приводите, живых или не очень живых, каноны и неканоны, чего-нибудь придумаем или просто похихикаем вместе, клыками посветим. Я кстати предпочитаю отсутствие лапса в постах и отпись примерно раз в месяц

пример поста

Он пьёт ужас, льющийся из чужих расширенных глаз, из их алого мягкого дна, переходящего в скрученные нервы, идущие в мозг. Это вкусно почти так же, как и кровь, страх осязаемой пленкой обволакивает язык и нёбо. Джерри мимолетно задаётся вопросом, сколько именно прошло лет с их первой встречи, его и этого человечка, который сейчас дрожит, но борется. Вчерашние дети не хотят показывать свои детские кошмары, не хотят, чтобы кто-то заметил, как они опасливо спускают голую ногу с кровати ночью, когда вынуждены идти в уборную, и с каким облегчением они прячутся обратно в безопасное тепло одеяла.

Здесь и сейчас он шипит от боли и ярости, щелкает зубами и издает горлом скрежет, похожий на свист ветра в кронах давно засохших деревьев.
Его кожа, раскалённая болью, словно солнцем, плавится, превращаясь в капли огня. Всё его существо изнутри выворачивается, словно каждое касание чего-то святого заставляет кровь вскипать. Нервы скручиваются, мышцы рвутся в узлы, а кожа обугливается, сходит лоскутами, как шелуха. Но древний вампир не умирает от таких ран — он живёт в боли, как рыба в воде.
Он качает головой, капли чёрной крови стекают с его обнажённых костей, словно мертвенная роса. Словно мокрая псина, он отряхивается, сбрасывая с себя ошмётки горящей плоти. Это святое облако, распылённое вокруг него, окутывает его, жжёт его, как кислота, но не убивает. Голос взлетает вверх, рассыпаясь на отдельные, почти неразличимые человеком, ноты.

Очередное оружие вонзается Джерри в глаз, наружу липкими холодными каплями брызжет стекловидное тело. По сравнению с остальными ощущениями, это почти безобидная боль, разве что острие кола неприятно щекочет мозг, цепляясь за край лобной доли. Свет слепоты на мгновение загорается белым, словно полуденное солнце, но это лишь напоминает ему о настоящем чувстве. Эйфория волка, загнанного в угол, пробегает по его нервам.
Чужая, взятая против воли кровь льётся по его лицу, льётся по нему.
Джерри кричит, но люди уже не могут знать об этом, для оппонента он раскрывает рот беззвучно, как беззубая рыбина, выброшенная на берег.
Когда он понимает, что всё ещё стоит на ногах и может двигаться и сражаться, в уже открытой ране на его теле поселяется новый взрыв боли, новый гнойник. Вампир рвёт своё тело, выгибаясь, разрывая собственные мышцы и кожу когтями, чтобы избавиться от чуждого ему предмета, от чего-то святого, что поселилось в его нутре. Он забывает о своей жертве, забывает о человечке, который снова ускользает, спасая свою жизнь. Мысль о погоне вернётся позже, но сейчас его мир сворачивается в точку, сосредоточенную на боли и выживании.

Досада, обида и непонимание бьют его безобидными, но унизительными пощечинами, когда Дандридж наконец достаёт кольцо, держа его длинными когтями на расстоянии от пальцев. В коридорах к этому времени уже не слышно бега Питера Винсента, он явно успел выбраться из этого лабиринта.
Джерри не идёт за ним, хотя сквозь утихающую боль уже чувствуется голод, подступающий к горлу, хтоническая пустота зовёт его утолять и утолять себя, пока не будет завершено лечение от полученных травм. Ворох валяющихся в гримерке святых вещей также не улучшает состояние. Он ускользает, деформируя тело, перекатываясь по стенам и выбивая собой окно.
Кольцо вампир забирает с собой, обернув какой-то подвернувшейся под руку тряпкой.
Маленький трофей, но хоть что-то интересное.

Неделю он зализывает своё потрескавшееся, как куриное яйцо, эго; потрепанное тело восстанавливается пару жертв спустя, но за него Джерри волнуется меньше всего.
Месяц вампир наблюдает по телевизору и в интернете шоу под названием «Обвини Питера Винсента во всех грехах». Мир копается в его грязи, словно в отбросах, выискивая новые обвинения и поводы для ненависти. В пальцах вертится тяжелый и всё ещё святой перстень, кусая подушечки именем христианского бога до волдырей.
Дандридж не спешит. Ему нужно дождаться подходящего момента. Маленький, испуганный мальчик, прячущийся за образом охотника, должен остаться один. Вся эта суета — камеры, микрофоны, лязг фотокамер и грозные перья репортёров — всё это должно отойти на задний план. Джерри ждёт, когда последний человек выйдет из зала суда, когда бумаги будут подписаны, когда Питер окончательно потеряет контроль над своей свободой.
Три месяца — ничтожный срок для вампира, живущего почти пять столетий. Но для Винсента это — вечность.

Он приходит, как ночь — неотвратимо закрывая собой мир, который Питер Винсент может видеть в окно своим мертвым, подернутым дымкой взглядом. Он приходит, как душный кошмар, постукивая когтями в толстое стекло, неуловимо искажающее черты лица. Джерри улыбается своему старому знакомому снаружи, приветливо машет ладонью и подзывает к себе.
Его голос не может преодолеть двойной стеклопакет, но Дандридж упорно, собирая всё остаточное тепло чужих тел, сделавших его снова молодым, здоровым и сильным, дышит на прозрачную границу, разделяющую охотника и жертву. А затем Джерри медленно пишет на запотевшем стекле. Когтистый палец скользит по стеклу, оставляя жирные следы, из которых медленно собираются буквы. Капли конденсата соскальзывают с текста, искажая его, но смысл остаётся ясен:

R͍̫̰͎͎̣͝Н̼̰̐̓͊̌͊͌͌Е̛͕̲͙͖̣͂̓̉М̡̝̯̻͍̝̜̟̋ ̢̘͛̓͠͝И͕̦̞͚̱́̋̒͝Т̡͚̖͔̱̼̀̕͝С͈͓̰̎̈́У̧̧͓̘͍̞̳̝͍͓̓̊̐̈́͝П̰̼̙͎̬̏̈̊В͓̯̌̊̆͋